Ссыльное детство Дагуна Омаева

- О тех днях у меня смутные, фрагментарные воспоминания, - рассказывает Дагун. - Нашу семью - шестерых детей - трех сестер, трех братьев, отца и мать - выселяли из Сержень-Юрта. Старший брат Дауд рассказывал, что он хотел пойти дать овцам сена, а военные, которые стояли в нашем доме на постое, сказали, что вечером вернетесь, тогда и накормишь овец. Видно, боялись, что он может, почувствовав что-то неладное, убежать в горы.

- Привезли нас в пос.Таргын Уланской области, что в Восточном Казахстане. Поселок большой, но очень бедный. Там были заброшенные шахты, раньше добывали в них минерал берилл. Нас поселили в бараке, где не было ни окон, ни дверей. Из Сержень-Юрта было семей двадцать и еще несколько семей из Шатойского района. Помню, что было очень холодно. Это я уже помню хорошо, - говорит Дагун.

В Гидрометцентре России нам сказали, что в феврале 1944 года в этом районе Казахстана было минус 27-30 градусов. И еще добавили, что на этой территории зимой бывают часто бураны.

- В первые дни умирали не от болезней, просто насмерть замерзали, - продолжает Дагун. - Где-то нашли то ли жаровню, то ли большую чугунную сковородку, в ней тлели угли. А вокруг, закутавшись в какое-то тряпье, сидели люди. В основном, дети и женщины. Мужчины начали рыть землянки, что в 30-градусные морозы делать было непросто. Я сидел с мамой, накрывшись тулупом, который она чудом вывезла из дома.

Первое чувство, которое он испытал тогда, в первые дни ссылки, и которое его, ребенка, сопровождало довольно длительное время - это страх.

- Я очень боялся одного казаха. Маленького роста, худой, с жиденькой бороденкой, в тулупе и с кнутом в руке. Он заходил в барак каждый день, ходил вокруг нас, кружком усевшихся вокруг этой жаровни. Качал головой и цокал. А потом тыкал в нас кнутом. Кто падал, того он уносил с собой. И так каждый день, - вспоминает мой собеседник. - Это потом я узнал, что он уносил замерзших детей. А тогда мне казалось, что он колдун, и кого он касался своим кнутом, тот замертво падал. Поэтому когда казах заходил в барак, я крепче прижимался к маме и старался не смотреть в его сторону. И даже когда стало тепло, и мы уже не сидели в бараке вокруг жаровни с углями, встречая этого казаха на улице, я со всех ног мчался к маме.

В первую зиму, чтобы как-то обогреть свое наспех вырытое подземелье, из заброшенных шахт приносили деревянные опоры, рискуя быть заваленными породой. На дрова шли доски, которые спецпереселенцы ночью отдирали от заборов. Заборами были окружены дома, в которых жили украинцы и русские, бывшие шахтеры. Поэтому первое время отношения между спецпереселенцами и местным населением были напряженными. Но когда одна из женщин увидела, как из помоев, которые она выплеснула на улицу и которые сразу превратились в глыбу льда, какой-то малыш стал выковыривать картофельную кожуру, она расплакалась. Побежала в дом и вынесла ребенку корку хлеба.

Кто-то из детей, не выдержав мук голода, пытался попрошайничать. Но большинство взрослых пресекали это. У Эльмарса Омаева в ссылке умерла жена. Он остался с четырьмя сыновьями и тремя девочками. Заметив, что кто-то из его детей попрошайничает, он запер двери землянки, не выпуская никого на улицу. Так вся семья от голода и умерла. И если бедные люди относились к чеченцам с пониманием, то спецпереселенцев недолюбливали те, кого считали зажиточными, кто был «при должности». «Враги народа» себя таковыми не чувствовали и на поклон к начальству не ходили, не выпрашивали для себя каких-то послаблений и льгот. Александр Солженицын отметил в «Архипелаге ГУЛАГ»: «...была одна нация, которая совсем не поддавалась психологии покорности - не одиночки, не бунтари, а вся нация в целом, - это чеченцы. После того, как их однажды предательски сдернули с места, они уже больше ни во что не верили. Никакие чеченцы никогда не пытались угодить или понравиться начальству, но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны».

В первые дни ссылки их семья лишилась отца. Одна из сестер Дагуна Яхита умудрилась прихватить с собой из отчего дома старинный кинжал. То ли кто-то донес, что у девушки холодное оружие, то ли сама не смогла спрятать кинжал от любопытных глаз, но ее забрали в комендатуру. Ибрагим, отец, пошел туда и сказал, что это его кинжал и что это он забрал его из дома. Ибрагима арестовали. С тех пор никто никогда его не видел.

Всему когда-то приходит конец. Закончилась и зима, с морозами и стылыми ветрами, с постоянным чувством голода. Пригрело солнышко, и под его теплыми лучами земля покрылась буйной зеленью. Это только на первый взгляд зелень она и есть зелень. А на самом деле стоит только развести руками траву, как можно увидеть алые ягоды земляники. В еду шло все: всякие коренья, пастушья сумка, щавель, одуванчики. Сушили черемуху, ревень. А какие вкусные лепешки получались из лебеды! Научились ловить сурков. Мясо этих зверьков вялили, сушили, делали запасы на зиму. Люди научились выживать. Вот также выживать - уж, в который раз! - народу пришлось и после недавних военных действий в Чечне.

- Саман для строительства дома стали делать только через два года, - продолжает свое повествование Дагун. - А в то первое лето благоустраивали свои землянки, делали заготовки, чтобы не голодать зимой. Земля там плодородная, получали хорошие урожаи картошки, тыкву выращивали. А вот помидоры не успевали созревать - лето было короткое. Так мама их запихивала в стеганые штаны и там они дозревали.

Большим лакомством считался кусочек белого хлеба. Его не ели, а долго сосали, причмокивая, как конфету. Старший брат Дагуна Дауд хитростью выманивал у младшего кусочек белого хлеба, притворяясь больным. Доверчивый Дагун, вздохнув, отдавал это лакомство «захворавшему» брату. И только много лет спустя, когда они были уже взрослыми людьми, Дауд признался, что не болел он вовсе, а притворялся. «Всю жизнь мучаюсь, что обманывал тебя, маленького», - признался он Дагуну.

Всю тяжесть прожитых в ссылке лет вынесла на своих плечах в заботах о детях мама Дагуна - Аммат. Главная забота - накормить, обогреть. И, если получится - одеть. У Дагуна в первый год ссылки основной одеждой была длинная, до колен, рубаха.

- Я очень хорошо помню свою первую, «настоящую одежду» - штаны и рубаху, которую сшила мама из куска материи, на которой были желтенькие утята, - улыбается Дагун. - В этой рубахе и в школу пошел. Мне мама из мешковины сшила сумку, где были самодельные тетрадки, букварь и чернильница-непроливайка.

Ему было 8 лет, когда умер Сталин. В школе учителя заставляли детей плакать. Кто-то и в самом деле проливал слезы, глядя на взрослых. Но только не дети спецпереселенцев.

- Мы целый день гоняли в футбол - уроки же отменили. Никто из учителей нас за это не ругал. И дома никто не горевал. С того дня стали поговаривать, что скоро поедем домой, - говорит Дагун.

Их дома в Сержень-Юрте были заняты. Первое время жили в столовой пионерского лагеря. Потом вернулись в дом, где родился Дагун, где испокон веков жили его предки. Где живет Дагун Омаев и сейчас.

- Не приходилось бывать там, где прошли ссыльные годы? - спросила я его.

- Не пришлось. Хотя однажды летел на съемки фильма уж и не помню куда. Из-за метеоусловий самолет посадили в Усть-Каменогорске. Тогда было жгучее желание поехать в поселок Таргын. Всякое пришлось там пережить: и плохое, и хорошее. А снятся мне эти места часто. Видимо, потому, что там прошло мое детство. Мое ссыльное детство...