«Мне нужно было умереть, когда нас выселяли»

В ее родной семье было много детей. А у сестры отца, которая прожила со своим мужем около 20 лет, детей не было. И полуторамесячную Лиду отдали в семью Дауда Добриева.

Лида помнит, что в доме, где она жила, был достаток. Первые детские воспоминания - мама раскладывает на столе фотографии отца: он был офицером Красной Армии и воевал на фронте. Письма приходили часто, и в их доме у Крепости почтальон был частым гостем. Лида помнит, что зимой к ним поселили трех летчиков. У двоих дома остались дети, и они часто приглашали девочку к себе в гости. За три дня до выселения один из них зашел к матери и о чем-то долго с ней разговаривал, после чего мама стала плакать. А он, подхватив Лиду на руки, пошел в гостевую половину дома. Там он дал Лиде шоколадку, что-то печальное стал играть на баяне.

- Я тогда удивилась, что он смотрит на меня и плачет, - вспоминает Лидия Абдурахмановна.

А через три дня рано утром, еще темно было, пришли солдаты с автоматами: «Вас выселяют. Собирайтесь».

- Напротив жил родственник. Мама стала кричать ему: «Нас с девочкой выселяют!». А тот ей в ответ, что всех выселяют, не только тебя с дочкой. Я помню, что мама даже обрадовалась этому. Стала сжигать все папины письма, еще какие-то бумаги кидать в печку.

Накануне было тепло и солнечно, а в то утро пошел мокрый снег, дорогу развезло. Лидина мать, уже тогда часто болеющая, подумала, что в ссылке она может умереть, и девочка останется одна. Поэтому, обвязав ее крест-накрест большим платком, она подвела ее к воротам и наказала: иди к тете. Девочка вышла на улицу, но не успела завернуть за угол, к дому, где жили ее биологические мать и отец. Но солдат схватил ее за шиворот и вернул во двор: «Не положено». Мать пыталась сказать ему, что ребенок у нее на воспитании, что ее родители живут рядом, и лучше, если в ссылку на уедет со своими братьями и сестрами, но в ответ слышала только одно: «Не положено». Она кинулась на гостевую половину дома, чтобы попросить помощи у летчиков. Но там уже никого не было.

Лида помнит, что дорога была долгой. Помнит, что мама и другие женщины собрали свои украшения, которые отдали какому-то мужику на полустанке взамен топора. Этим топором прорубили в углу вагона дырку этот закуток огородили одеялом. Здесь был туалет.

Их выгрузили из поезда и на санях долго еще везли в какое-то село Кустанайской области. Там было всего десять домов и несколько заброшенных тузлучных построек с облупившимися стенами и выбитыми окнами. Правда, в углу стояла железная кровать и около печи - ворох соломы. Затащив свои немудреные пожитки, мама села на кровать и горько заплакала, глядя на растерянного голодного ребенка.

- Она несколько раз выходила, пыталась найти что-то из продуктов. Мука кукурузная была, но не на чем было развести тесто. Потом ей стало совсем худо. Она слегла. Помню, у нас было красное одеяло, а по ним ползало много вшей. Я легла рядом. Пыталась к ней прижаться, она была очень горячая. Потом мама попросила меня попросить у кого-нибудь сыворотки и сделать лепешки и испечь их в печке. Я пошла, но в тех домах, в которых мне открыли двери, так и не поняли - чего я хочу. Ни русского, ни казахского языка я не знала. Но слепила пышечку, зажгла солому, положила туда этот кусочек теста. Как он там спекся - можно представить, но все-таки кусочек отколупнула. Смотрю, мама лежит с открытым ртом. Я ей туда положила этот кусочек теста. И легла рядом.

Девочка не поняла, что мама ее уже была мертва. Два дня ребенок прижимался к мертвому телу женщины, пытаясь согреться. А потом голод заставил ее выйти на улицу. Раздетая, вся в слезах она стояла у распахнутой двери хибары. Проходящая мимо казашка всплеснула руками и куда-то убежала. Через некоторое время с ней пришла еще одна женщина, немка. Она дала девочке тарелку жиденького супа, закутала в одеяло, и стала хлопотать, чтобы похоронить ее маму.

За 20 километров от этого села жили родственники отца Лиды. Туда ее и отправили нарочным. Появление племянницы радости не доставило, и девочка росла, предоставленная сама себе. Но была уже весна, и можно было питаться всякими корешками, одуванчиками. Домой возвращалась под вечер, впрочем, никто и не спрашивал, где она была и что ела. Осенью взрослые решили, что зимой выжить трудно, поэтому Лиду нужно переправить к другим родственникам, которые не так бедствуют, как они, и у которых нет такой оравы детей.

- У коменданта тетя взяла разрешение и мы с ней пошли на станцию, чтобы доехать до Кустаная. В поезде было много военных, и мне стали давать подаяние. Купили гребешок, повесили на шею вязанку бубликов, дали невиданное лакомство - конфеты-подушечки, - вспоминает Лидия Абдурахмановна. - Я тогда, наверное, была самым счастливым человеком.

Но это счастье было быстротечным. В семье, куда ее привезла добриевская тетя, было так же голодно. Девочка понимала, что и в этом доме она - гость нежеланный. И старалась как можно реже попадаться на глаза взрослым. Одежда, в которой она приехала, превратилась в рванье, едва прикрывающее тело. И Лиду обрядили в фуфайку, на которой не было ни одной пуговицы, порванные байковые шаровары, на одной ноге был женский бот, на другой - галоша. На вихрастой голове - видавшая виды шапка-ушанка. В этой семье был мальчишка Ахмед, который питался тем, что таскал на базаре у зазевавшихся торговок то булку, то картошку со своим русским другом Гришкой.

- Они воровали продукты и меня к этому делу стали привлекать. Я была оборвыш-оборвышом. В руках - кошелка. Стою у прилавка, а они подбегают и как бы ненароком смахивают морковку или там булочки мне в кошелку, а сами убегают. Вот так и питались. Воровали все подряд. Однажды украли кусок сала. Сами-то есть не стали, поменяли на доски, которые потом продали казаху и купили буханку хлеба.

- Мальчишки были постарше и меня жалели. Но в семье случилась какая-то беда, и меня срочно переправили к какой-то дальней родственнице, у которой было две внучки: Аза и Марем. Девочки промышляли тем, что таскали с вагонов уголь и его потом продавали, чтобы купить себе что-нибудь поесть.

Залезать на товарный вагон пятилетней девочке было страшновато, но девчонки сказали, что тогда она будет голодная и умрет. Умирать не хотелось, и Лида полезла на вагон. Переставлять ноги в боте и галоше было очень неудобно, но со временем пришла сноровка. Она залезала на товарняк и сбрасывала уголь наземлю. Но однажды поезд тронулся. «Прыгай, дурочка, прыгай, а то уедешь!» - кричали ей девчонки, но поезд набирал ход, и прыгать с такой высоты да на ходу Лида не решилась. Села на уголь и горько заплакала, размазывая по лицу угольную пыль.

На первой же станции, где остановился состав, ее сняли с поезда.

-Пойди, искупай пацана, - сказал железнодорожник дежурной, приведя Лиду в диспетчерскую. Та повела ее купаться. И отмыв и переодев в какую-то более чистую одежду, вывела из душевой.

- Не пацан это, а девочка, да какая хорошенькая. Садись-ка чай с нами пить.

Стали спрашивать, кто она, да где живет, кто родители. Лидасказала, что отец воюет на войне, а мама умерла. Рассказала, как ее, как эстафетную палочку, передавали родственники из одной семьи в другую.

-Все ясно, бедолажка ты маленькая, - вздохнула искупавшая ее женщина. - Поедешь в детский дом?

- А там кормят? - спросила Лида.

После детдома поступила в ФЗО, получила специальность сыродела. И когда вернулась после ссылки в Грозный, устроилась работать на молкомбинат, была бригадиром всырном цехе. Вышла замуж, родила двоих сыновей. Как лучшей производственнице, ей дали двухкомнатную квартиру, была членом ЦК профсоюзов СССР.

- В наш дом во время войны попала глубинная бомба. Муж погиб еще раньше, до войны умер один сын, потом второй. Вот и осталась я без крыши над головой к старости, - вздохнула Лидия Абдурахмановна. - Это сейчас я живу в этом доме, пока хозяева в Бельгии. А что будет дальше - не знаю. Мне в моей жизни очень часто помогали русские люди. Здесь сколько я не ходила - никак не могли мне оформить инвалидность, а в Москве это сделали за неделю. Я долго жила у прекрасных людей в городе Кратово на Пушкинской улице в Подмосковье. Фамилия их Борисовы. Они мне никто, познакомились случайно. Но вот я здесь, а они все время звонят, просят, чтобы я к ним приехала и у них жила. Жалеют меня. Так что не совсем уж я и одинокая. Времена пошли тяжелые, а вот добрых людей - не убавилось, - уверена наша собеседница.